В В Е Д Е Н И Е.
Наиболее интересными памятниками средневековой культуры осетинского народа безусловно являются башни – немые свидетели бурной жизни средневековых осетин. Многие поколения возводили их для защиты своей жизни. Кровавое средневековье вызвало к жизни особый вид сооружения – боевую башню. Башни должны были появиться и они появились и возводились с неукротимой энергией, с неимоверными тратами, с могучим творческим потенциалом, с неизбывной и несокрушимой верой в мощь, не преступность фамильной и родовой твердыни. Поистине башни стали оплотом, надежной и гарантом целостности и продолжительности рода, фамилии и даже отдельной семьи. В башнях сконцентрировалась энергия и жизнеутверждающая сила осетинских фамилий. недаром им посвящались легенды, песни, предания. Они нашли достойное отражение в музыкальном и поэтическом фольклоре, в эпосе.
Башни олицетворялись и даже персонифицировались: их роль была настолько высокой, что со временем они стали объектами культа.
Башни испытали на себе все тяготы минувших столетий с их многочисленными и разнообразными катастрофическими социально – политическими потрясениями. Не минули их и катастрофы стихийные – землетрясения, обвалы, сели, наводнения.
Являясь продуктом человеческой деятельности – его ума. способностей, навыков – они отразили в себе вековую смекалку, традиции строительства, эстетические представления, религиозные верования, и тем самым воплотили в себе важные черты сотворившей их эпохи. Именно поэтому они являются памятниками духовной и материальной культуры. Без башен осетинская духовная и материальная культура была бы в значительной мере ущербной и неполной.
Нами собран и рассматривается значительный материал по башенной архитектуре Осетии. Находясь под сильным влиянием собранного материала, мы, тем не менее, даем себе отчет, что башенная архитектура, башенная культура Осетии не самодовлеющее явление, а результат сложных, многовековых и многосторонних связей предков осетинского народа с окружающим этнокультурным миром. Другими словами, башенная культура Осетии возникла не сама по себе, а в результате переосмысления и переработки традиций башенной культуры всего древнего мира, включая, безусловно, творчество соседних народов.
В этой связи следует сказать о широком развитии башенной архитектуры почти у всех горцев Кавказа, чьи памятники так же достойно и своеобразно свидетельствуют о высокой архитектурно – строительной мысли кавказских горцев. надо отметить своеобразие и разносторонность подходов к реализации этой своеобразной культуры у разных народов.
Возникнув в сходных социально – политических условиях, башенное зодчество приобрело у разных народов разные формы, использовало разнообразные строительные приемы, воодушевлялось и мыслилось по разным эстетическим канонам, и , наконец обрело весьма специфическую и потому своеобразную форму. именно по этим причинам мы имеем сейчас такую замечательную во всех отношениях мозаику башен и башенных сооружений Кавказа. Следует отметить, что башенное зодчество развито было не только на Кавказе, о чем сказано выше, но даже и в горной стране, несмотря на сходство географических условий, взаимовлияния и пр., башни разных народов представляют собой совершенно уникальные произведения народного гения. Башни являются особыми памятниками народов Кавказа. В них запечатлено все – дух, мысль, творчество, сметливость, чувство красоты и жизнестойкость. В этом их уникальность.
Оборонительные сооружения Осетии исследователями (В.И. Марковин, В.Х. Тменов) подразделяются на полу боевые (ганах) и боевые башни, крепости и заградительные стены (154, 243). Все эти виды памятников имеют характерные черты, разные способы сооружения, особую планировку, определенное назначение. Больше всего сохранилось башен, меньше жилых сооружений башенного типа – ганах, а крепости и заградительные стены можно сказать, единичны, что вполне закономерно. Количественное соотношение видов оборонительных сооружений зависит от их назначения, степени трудности возведения и пр. Из башенных сооружений наиболее ранними является по всей вероятности ганах – строение, предназначенное и для жилья, и для обороны, т.е. укрепленное жилище. Обычно они двухэтажные, но есть и трехэтажные. Дверной проем ганаха располагался на первом этаже, а сообщение между этажами осуществлялось через лазы, проделанные в межэтажных перекрытиях. Оборона осуществлялась через бойницы, устроенные в стенах верхних этажей. Учитывая, что основное назначение таких сооружений жилье, их количество должно было быть больше, чем башен. Но со временем оборонительные функции были целиком перенесены на башни и строительство жилых помещений пошло на упрощение (без бойниц и машикулей), уменьшение этажности, старые же ганахи разваливались или перестраивались. Сохранилось описание жилых башен еще начала XIX века. «Каждый дом представляет подобие замка в два или три этажа, с высокими башнями, с плоскою земляною крышею, в нижнем этаже содержат скот, во втором живут сами, третий назначается обыкновенно для гостей, если же их нет, то служит вместо кладовой» (282, с. 203). Сам термин «гæнах» В.И. Абаев считает старым заимствованием из тюркского языка, где он означал «большой дом» (I-а с. 513). Иногда вместо «гæнах» употребляют слово «чъырын», что означает «известковый», и что следует понимать как «построенный из извести». Жилые башни Осетин – «гæнах» или «чъырын» имеют аналогии у соседних народов (217, с. 43). Итак, укрепленное жилище было широко распространенно на центральном Кавказе, но, видимо, более всего в Осетии, как в Южной, так и в Северной. К сожалению, не все постройки этого типа были зафиксированы, сохранившиеся ганахи распределены по ущельям Осетии неравномерно. так, по описаниям В.Х. Тменова, зафиксировавшим почти все строения этого рода, оказалось, что в Тагаурском ущелье их 9, в Куртатинском – 20, в Алагирском ущелье - 46, в Дигории отмечены всего 4 ганаха: по два в Фараскате и Донифарсе; в Южной Осетии удалось зафиксировать 8 ганахов. Надо отметить. что часто к ганаху пристраивалась башня и этот комплекс получал название «галуан», так что, строго говоря, ганахов на самом деле оказывается больше.
Укрепленное жилище ганах временем трансформировалось в боевую башню, хотя, надо полагать, ганахи тоже продолжались возводиться. боевые башни – «мæсыг» получили широкое распространение в Осетии. Редкое горное село было без башен. Несмотря на то, что они подверглись разрушению как искусственно, так и под влиянием сил природы, удалось зафиксировать множество памятников этого вида. Более трехсот башен отмечено в Южной и Северной Осетии. Весьма интересно, что в разных регионах горной Осетии количество башен различно. В Тагаурском ущелье – 43, в Куртатинском – 70, в Дигории – 29, в Южной Осетии – 45. Больше всего их в Алагирском районе – 119.
На территории Осетии отмечены пирамидальные башни и башни с полуокруглой «спинкой», т .е. прямоугольные в плане и с закругленным тылом. Последних отмечено всего 7. Из них пять в Южной Осетии, и по одной в Трусовском и Зругском (243, с. 79) ущельях. Таким образом основной тип оборонительного сооружения в Осетии – это пирамидальная башня с прямоугольным основанием.
Кроме собственных башен, есть еще, как было сказано выше, башни в комплексе с полубоевыми башнями – «галуан». «Галуан» представляет собой комплекс жилых, хозяйственных и оборонительных сооружений» (с. 256). Всего в Осетии зафиксировано 29 галуанов: в Тагаурском и Куртатинском ущельях по 4, в Алагирском – 16, в Дигории – 1 и в Южной Осетии – 4.
Особо следует отметить пещерные укрепления и крепости. Пещерные укрепления зафиксированы в местах, где имеются естественные гроты. Собственно, это перекрытие стенами пещеры, гроты превращавшиеся таким образом в укрепленные места. Их немного и все сосредоточены в Северной Осетии: два в Тагаурском ущелье (Хуссар Хинцаг, Кахтисар), четыре в Куртатинском ущелье (Бугултикау, Кадат, в Гули – два укрепления) и одно в Дигории (Задалеск). Собственно пещерные крепости – это приспособленные для обороны пещеры. В отличие от укрепления, которое принимало вид оборонительного сооружения при помощи перекрывающей пещеру стены с бойницами, пещерная крепости – это башни, примыкающие к полости пещеры. В пещерных ходах – сообщение между башнями. Таких пещерных крепостей в Осетии зафиксировано только три: одна в Куртатинском ущелье (Дзвгис) и две в Алагирском (Урсдон и Нузал).
Таможенные заставы, как особый вид оборонительных сооружений, характеризуют определенный уровень развития общества. В Осетии зафиксировано всего два таких памятника и оба в Алагирском ущелье. По всей вероятности, это были строения, связанные с феодальными порядками, некогда бытовавшими в ущелье реки Ардон. Таможенные заставы известны под названиями «Чырамад» и «Зылын дуар». Заставы представляли собой комплекс стен, перегораживавших ущелье в узком месте, с обычно арочными и стрельчатыми воротами и подсобным помещением для гарнизона. Заградительная стена отмечена в Куртатинском ущелье – Хилакская стена у с. Гутиаты – кау.
Надо полагать, что и в Южной Осетии тоже были таможни. Около устья реки Мзиу – дон на холме имеются руины какого – то крепостного сооружения, а к востоку от него находится небольшое село Сазелет, что возможно является искаженным грузинским «созвере» - таможня. Кстати, как и положено таможням, строение находится в узком месте Дзауского ущелья у «Елбачитæ».
Циклопические строения. Между селами Ходз и Галуат, в верховьях реки Большой Лиахвы, на каменистом плато «Хуыртæ» находится крепость, известная у местного населения под названием «Зылды мæсыг» т. е. «Круговая башня». Крепость представляет собой неровную полуокруглую стену высотой до 3 – 4 м и длиной до 200 м, сложенную из крупных каменных блоков неправильной формы, без следов обработки. Россыпи и нагромождения подобных «блоков» и составляют все каменное плато.
В северо – восточной части стены есть небольшой проход. Крепость по всей вероятности, судя по названию, первоначально была кольцевой, замкнутой, но часть стены обвалилась в ущелье реки Лиахва, т.к. находилась на самом краю крутого каменистого обрыва. И теперь неровные края стен крепости нависают над обрывом, а сама крепость стала как бы подковообразной. Высота стен неравномерная 3 – 4 м, толщина стен внушительная – до 3,5 м. Территория крепости такая же, как и все плато – это россыпи каменника (порфиритовая свита – андезиты и дациты, явно вулканического происхождения). И только между камнями в ничтожных почвенных наносах произрастают альпийская береза и сосна. Причем залесение участка произошло за последние 50 – 60 лет. Здесь неоднократно побывали ученые – исследователи и энтузиасты – краеведы – Л.М. Меликсетбеков (167), Е.Г. Пчелина (207), Б.А. Куфтин (143), Б.В. Техов (236), В.А. Газзаев (46) и др. Ими же были высказаны гипотезы о дате возведения «зылды мæсыг». Стена «циклопической» кладки была зафиксирована нами у сел. Бритат на плато «Хуыртæ» в местности «Уарийы сæрмæ». Аналогична стене «Зылды мæсыг», но прямая и длиной всего 10 – 12 м. (Недостроенна?).
Таким образом, можно сказать, что оборонительные сооружения Осетии достаточно разнообразны и представляют интерес для исследователей. Все исследователи, обратившие внимание на башенные и вообще оборонительные сооружения, сосредотачи-вались в основном на двух моментах – на характере этих строений
по цели и назначению и на времени возведения.
Доцент государственного университета Грузии Л.М. Меликсет – Беков, совершивший поездку в Юго – Осетию осенью 1924 года побывал в верховьях Большой Лиахвы специально с целью ознакомления с легендарной крепостью «Уæйгуыты мæсыг». В описании, приводимом в Трудах Закавказской научной ассоциации, она так и называется – «циклопическое» строение напротив села Галуат. Дело в том, что около «Зылды мæсыг»
находится скала, издали напоминающая разрушенную башню, и именно ее местное население называет «Уæйгуыты мæсыг» – т. е. «Башня великанов». Л.М. Меликсет – Беков перенес название скалы на крепость и в таком виде этот памятник иногда фигурирует в специальной и краеведческой литературе. Судя по всему, Л. М. Меликсет – Беков ограничился визуальным знакомством с памятником, ибо нет упоминания даже о размерах стены, рисунков, не говоря уже о фотографировании. Само «циклопическое» городище, расположенное через Б. Лиахву, поражает тем, что прямо висит над отвесным обрывом по левую сторону течения реки, причем расположена на довольно высоком плато, занимающем пространства в несколько квадратных верст и сплошь нагроможденном массивными тяжеловесными (в несколько сотен или тысяч пудов каждая) каменными глыбами, как выражаются геологи, эффузивной, т.е. вулканической породы, среди которых местами виднеются следы каких –то искусственных построек, в том числе развалины грандиозной крепости с запада (Последнее – скала «Уæйгуыты мæсыг», вполне естественный объект - Р.Дз.). Крепость состоит из ограды, сложенной из громаднейших камней,
которые нагромождены друг на друга безо всякой связи (цемента) и, имея в основании форму четырехугольника, занимает площадь приблизительно около одной десятины. В ней сохранились все стены, кроме южной, из коих, впрочем, и восточная в южной половине развалилась. Но лучше всех сохранилась северная стена, где виден и проход во внутрь крепости. Толщина стены около сажени, местами больше. Нигде не заметно наличия не только следов тески, но и связывающего цемента (5, с. 246, 265).
Приведя различные мнения, гипотезы и сведения из древней строительной практики Грузии и Армении Л.М. Меликсет – Беков оставил вопрос о датировании «Зылды мæсыг» открытым. Он так и пишет: «Переходя к вопросу о времени построения занимающего нас городища близ Галуат – кау, я могу сказать только одно: вопрос находится в тесной связи с проблемой датировки всех вообще древнейших каменных сооружений т.н. «циклопической» системы, как – то городищ, замков, дольменов, менгиров, кромлехов и пр., на которую пока нет и не может быть определенного ответа» (с. 266). Все остальное содержание статьи – эссеобразные рассуждения в стиле марровского адепта, а также фантастические измышления о древних насельниках края, которые, якобы, были дурдзуками, цовами, хевсурами и проч. Статья Л.М. Меликсет – Бекова давно стала курьезной, и только необходимость упоминания ее в обзоре вынуждает нас обратиться к ней.
Е.Г. Пчелина побывала на плато «Зылд» дважды – в 1930 и 1931 гг. Впервые были сделаны фотосъемки объектов, снят топографический план и вопрос о «Зылды мæсыг» был рассмотрен всесторонне с привлечением исчерпывающих сведений и характеристик (6, примечания). «Зильде Машиг представляет собой не башню, что, как будто бы вытекает из ее осетинского названия, а площадь, заваленную глыбами андезито – дацитов, огражденную сравнительно невысокой крепостной каменной стеной. Стена эта является однородным сооружением, сложенным из громадных глыб андезито – дацитовых россыпей плато. Кладка стены Зильде Машиг состоит их 2 – 3 рядов камней по способу осетинской сухой кладки без признаков каких бы то ни было связующих растворов, с заполнением промежуточного пространства между глыбами более мелкими обломками той же каменной породы. Камни стены не имеют никаких признаков тески или подправки их и сложены с максимальным использованием их природных свойств…
Кладка стены Зильде Машиг тождественна обычной кладке осетинских жилищ и хозяйственных построек из камня этого района … Сверху стена Зильде Машиг не покрыта ничем и ясно показывает способ ее кладки. Высота стены Зильде Машиг почти везде одинакова. Она равняется в среднем около 3т м. Размер камней, из которых сложена стена 1м, 1,05 м, но есть и очень большие камни, почти равные по ширине и высоте, но меньшие по толщине. В плане Зильде Машиг представляет собой неправильную, несколько вытянутую в своей юго – восточной части окружность… В северной части стены Зильде Машиг имеется вход внутрь. Кроме этого входа никаких других входных отверстий не имеется. Вход имеет высоту 1,5 м, ширину – 1 м. Толщина стены в этом месте 2,8 м. Перекрытие входного отверстия сделано по типу архитрава. Обе стены входного отверстия почти гладкие, но без подтески камней. Здесь так же, как и во внешней части стены, подобраны камни, имеющие более или менее сглаженную поверхность их естественного откола…
…Огромная тяжесть глыб, из которых выстроена, и очень большая тщательность их укладки на остриях каменника плато, служащего фундаментом, гарантировало Зильде Машиг многие века» (207, с. 88 – 89).
В 1945 году во время своей маршрутной экспедиции по Юго – Осетии и Имеретии «Зылды мæсыг» посетил известный археолог – кавказовед Б.А. Куфтин. Задавшись целью как – то датировать это сооружение при помощи данных археологии, т. е. хотя бы незначительных раскопок или поисков подъемного материала, он все же отказался от поставленной цели. Ибо, «к сожалению, поиски каких – либо остатков керамики не увенчались успехом. Отсутствие на этой высоте почти всякого почвенного покрова и беспорядочные завалы огромных каменных глыб с открытыми расселинами между ними, куда все легко проваливается, не создает вообще условий, где можно было бы надеяться собрать какой – либо подъемный материал. Разобрать же в данном случае даже небольшой участок от камней до неподвижной скалы представляет невероятные трудности. Поэтому не удается пока исключить возможность датировки крепости Зильд ранне – феодальной эпохой, как это предложила Е.Г. Пчелина, сделавшая интересную попытку исторически приписать построение крепости феодальному роду Бибилуров или же Ростому, сыну Сидамона. Только дальнейшему археологическому изучению значительной серии циклопических крепостей Грузии, Армении и Азербайджана, может удастся пролить свет на происхождение этих памятников, несомненно возникших в весьма различное время, начиная, по – видимому, с энеолита» (143, с. 39).
В 1965 году на Зылды Масыг побывал Б.В. Техов, также высказавший свою точку зрения по вопросу происхождения крепости и ее датировки. Сравнив характер построек сооружений на царциатском городище у селения Едыс с крепостными стенами Зылды Мæсыг, Б.В. Техов посчитал их аналогичными и отнес к XII веку, приурочив возведение крепости к натиску алан, отступивших с Северного Кавказа в результате нашествия татаро– монгольских орд (236, с. 11 – 14 ).
Итак, высказано несколько точек зрения по вопросу датировки крепости Зылды Мæсыг и ее принадлежности.
Дата, предложенная Л.М. Мелитсет – Бековым, весьма расплывчата, ибо не понятно, что означает «доисторические времена». Аналогия, усмотренная Б.В. Теховым, не более чем умозрительна, а вернее, несостоятельна. Кладка стен башен и жилых домов на царциатском городище у селения Едыс выполнена из неплохо обработанных камней, причем в правильных геометрических формах плана, тогда как стена крепости Зылды Мæсыг довольно прихотлива и, главное, на камнях нет и следов обработки. Единственное, что их может сближать, это материал, т.е. местный камень, находящийся в изобилии во всей округе. Другое дело, что Царциатское городище и Зылды Мæсыг находятся на виду друг у друга, т.е. визуально связаны и это неспроста, во всяком случае, одно из этих сооружений, безусловно, сооружалось в поле видимости другого.
Фрагмент крепостной стены в местности «Уарийы сæрмæ» также находится в визуальной связи с Царциатским городищем, вернее с ее доминантной – башней на вершине холма. Правда, разросшийся лес на местности «Уарийы сæрмæ» не позволяет теперь рассмотреть фрагмент крепостной стены с вершины Царциатского городища. Да и башня на вершине холма Царциатского городища сохранилась до уровня 2 – 3 м. Однако еще в 30 – е годы эти три памятника «Зылды мæсыг», Царциатское городище и фрагмент крепостной стены «уарийы сæрмæ» – были взаимосвязаны визуально. (Потом леса разрослись и скрыли строения). Что же касается датировки Царциатского городища, а также, как нам представляется Зылды мæсыг и фрагмента крепостной стены, то они, как мы попытались это сделать ранее, относятся ко времени не позже VI – VII вв. (79, с. 43 – 47).
О позднесредневековых оборонительных сооружениях в литературе наиболее ранним упоминанием считаются сведения Вахушти Багратиони. Одна из глав известного его сочинения «Описание царства Грузинского» или «География Грузии» называется «Описание современной Осетии или (жителей) внутреннего Кавказа». В разделе «О человеке и обычаях, о нраве и искусстве» говорится: «Знают ковать, слесарное ремесло, выделывать деревянные вещи, строить дома, но более не употребляют (для построек) камня и извести, а строят дома без окошек и во много этажей, из башенных каменных плит и земли, на высоких скалисто – гористых местах, ибо таковые места считают наилучше обезопасенными от снежных завалов, которые не ударяют по ним. Но когда человек поднимается на башню, она трясется и не разваливается, но стоит прочно.
А именуются тут древние крепости, башни, церкви из камня на извести, построенные царями и большею частью, говорят они же сами (овсы), царицею Тамарою» (103, с. 218).
Следует отметить, что основные этнографические сведения у Вахушти – это плоды его личных наблюдений, сделанных до его выезда в Россию, т. е. во второй половине XVIII века. Однако его сведения достаточно беглы и не все в них ясно. Например, его замечание о том, что осетины «более не употребляют (для построек) камня и извести» на первый взгляд означает, будто искусство строить здания с использованием камня и извести при Вахушти осетины уже утеряли. Однако это выражение по всей вероятности имеет смысл « не употребляют широко». Тому, что осетины умели приготавливать известь отменного качества даже после Вахушти, а надо полагать и при нем и до него, мы находим подтверждение6 в путевых заметках Юлиуса Клапрота. Вот что он пишет: «В каждом селении можно найти одну или несколько четырехугольных, в 5 – 6 сажен высоты башен, которые военное время служат убежищем … Камни связаны здесь известкой, которая держит их очень крепко, так как жители никогда не употребляют свежегашеную известь, но оставляют ее лежать в течение года и даже дольше на воздухе в яме для того, чтобы она могла сама по себе разложиться, благодаря этому она становится более вязкой, нежели известь, которую гасят водой. Этот способ заслуживает повсеместного внедрения; им когда – то пользовались в некоторых местностях Германии при сооружении общественных зданий» (186, с. 119). Видимо, применение высококачественного известкового раствора ограничивалось у осетин возведением «общественных зданий – башен, крепостей, святилищ. В этой связи отметим название «Чъырын дзуар» – «известковое» (построенное на извести) святилище» в Бритатском ущелье Южной Осетии. Кроме того «чъырын» может означать и ганах, при этом как – бы подчеркивается, что ганахи бывают «обыкновенными» и «чъырын», т. е. на известковом растворе. Многоэтажные дома без окон, а также интересный пассаж о том, что «башня трясется и не разваливается», если на нее взобраться, не более чем смешение описаний двух разнородных построек: жилого плоскокрышего дома и сакли, и боевой, действительно многоэтажной башни. Общее у них то, что в самом деле и сакли и башни строились без световых окон. Наблюдение, что если забраться на крышу здания, и «она трясется и не разваливается», относится конечно же к жилому плоскокрышему дому. Она действительно могла заметно трястись или, точнее, прогибаться под тяжестью даже одного человека, но это на сохранности стен и перекрытия помещения никак не отражалось.
Из упомянутого пассажа Вахушти Багратиони можно вывести, что башни строились только «на высоких скалисто – гористых местах». Но это верно только отчасти. В лавиноопасных местностях башни и в самом деле расположены на пологих или крутых гребнях отрогов, а в тех местах, где нет опасности от снежных лавин и селевых потоков, башни строились и на ровной площадке. Как например в сс. Тиб, Абано, Рук и др. Однако ровные площади, как обычно, отводились под пашни и потому под возведение башен приходилось использовать «скалисто – гористую» местность. Не обходит вниманием Вахушти Багратиони и причины возведения башен: «…если овс или двал возвысится или разбогатеет, то он или женится на двух, трех женах или строит башню или убивает человека, и, если кровомститель одолеет его, он запирается в свою башню и не выходит из нее до смерти» (11, с.218). Наивность объяснения причин строительства башни осетинами ясна, но автор все же уловил характерные моменты. То есть для того, чтобы построить или иметь башню, безусловно, нужна была не только экономическая база («разбогатеет»), но и определенное социальное обеспечение, что Вахушти передает словом «возвысится». А то что знатный («возвышившийся») и достаточно прочно стоявший экономически («разбогатевший») осетин позволял себе иметь несколько жен и «номыл ус», а также обладать башней, было в порядке вещей и узаконено традицией. Наличие же башни позволяло ему в случае кровной мести («убивает человека») в той или иной степени обезопасить себя от противника.
Надо полагать, что во времена Вахушти, т.е. в XVIII в., башни еще строились. Кроме того, можно утверждать, что строительство башен в Осетии было не локальным, а широко распространенным явлением: часты упоминания башен в населенных пунктах. Что касается давности традиций возведения башен, то прямых свидетельств этому Вахушти Багратиони не оставил, хотя косвенно это можно заключить, ибо он упоминает «древние крепости, башни»… якобы построенные во времена царицы Тамары.
О традициях башенного строительства и о наличии башен, оборонительных стен и крепостных сооружений есть незначительные упоминания и поверхностное описание в заметках ряды путешественников, побывавших в Осетии в XVIII – XIX вв.
Так, в «Дневнике путешествия из пограничной крепости Моздок во внутренние местности Кавказа, предпринятого в 1781» квартирмейстером русской армии на Северном Кавказе Штедером отмечено, что осетины строят «каменные жилища, укрепив их башнями» (186, с. 31). О Хилакской стене имеется у него такое замечание «дошли до разрушенной стены, в которой находилась башня… Эта защитная стена, как рассказывают, была взята хитростью франкским ханом после длительной осады. Правительница показала сигналами, как овладеть стеной, вышла замуж за хана, и франки, между прочим, начали разрабатывать рудники» (186, с. 47). Наблюдение касающееся с. Карца: на крутом высоком холме, находящемся посередине долины, лежат старые каменные жилища, обнесенные стенами и башнями, в большинстве развалившимися и плохо содержащимися (12, с. 48). Отметил также, что в с. Кубати (Кубатиевых), т.е. в Дигории «замок бадилов с одной высокой башней» (186, с. 50). Отмечается, что в Осетии есть «каменщики и строители» (186, с. 36). Конечно, цели у Штедера были явно разведывательные и он четко уяснил, что в стратегическом отношении башни и стены не представляют для русской армии неодолимой преграды и, надо полагать, поэтому он и не обратил на них особого внимания.
Академик И. А. Гюльденштедт несмотря на свою любознательность и проявленный интерес к быту осетин почти ничего не говорит о башнях. В своем « Путешествии по России и Кавказским горам: он только в Южной Осетии обратил внимание на башни: «3 года тому назад было опустошено с. Цон имеретинскими князьями, вследствие чего все сторожевые башни были наполовину разрушены» (186, с. 81). Это замечание касалось результатов карательной экспедиции 1768 г. имеретинского царя Соломона против «неспокойных» соседей – осетин Кударского ущелья. Башни этого региона, кстати так и остались не восстановленными, а многие были со временем разрушены до основания. Поэтому сейчас их так мало фиксируется в этом месте.
Я. Рейнеггс говоря об осетинах, счел нужным ограничиться одним – двумя замечаниями по поводу интересующих нас объектов. «Вожди и знатные люди этого народа обносят… свои жилища высокой, крепкой, каменной стеной, в каждом углу которой находятся маленькие сторожевые помещения» (186, с. 91). Или «дорога ( в Цмити) снова перегораживается небольшой сторожевой башней с двумя находившимися там оссами» (186, с. 98).
Чаще упоминает Ю. Клапрат в «Путешествии по Кавказу и Грузии, предпринятом в 1807 – 1808 гг.» башни и крепости. Он отметил башни в Какадуре, Даргавсе, Карца, Задалеске и других местах. (186, сс. 134, 135, 140, 142, 147). «Каждое селение имеет особое строение вышиною от 5 до 6 футов, которое служит убежищем на случай неожиданного нападения. Внизу собираются женщины и дети, наверху – беспособные мужчины, которые стреляют оттуда и сбрасывают камни на тех, кто штурмует двери; к этим последним можно добраться только по лестнице» (112, с. 170). В последнем отрывке явная ошибка: 5 – 6: футов – это неверно, ибо слишком невысоким оказывается оборонительное сооружение. По – видимому, как и в первом отрывке, нужно было писать «сажени», а не «футы». Зато весьма интересно его замечание по поводу приготовления извести, которое мы отметили выше ( 112, с. 119).
И. Бларамберг отмечает разрушение башен во время карательной экспедиции генерала Абхазова в Осетии 1830 года. В с. Даргавс шанаевская «башня – убежище была мною… взорвана» (186), в Ламардоне у Карсановых «башню взорвали» (186), «взорвали три башни в с. Чми» (186, с. 182 – 183). Других сведений о башнях этот «деятель» не оставил.
Путешественники М. Энгельгардт и Ф. Паррот в «Путешествии к истокам Терека» в Трусовском ущелье отметил, что «почти каждый дом имеет значительную башню…» (186, с. 189).
А Р. Кер – Портер записал в «Путешествии по Грузии, Персии, Армении и т. д. В 1817 – 1820 годы», что наблюдал в Коби «развалины старой каменной башни» (186, с. 201). Путешественники Гомба заметил в Балта, что там «имеется четырехугольная башня, построенная в древние времена, Она сделана из кирпича и все еще крепкая» (286, с. 206). Разумеется, башня «из кирпича» могла быть только в фантазии но очень внимательного туриста.
Ф. Феттер в Осетии наблюдал, как он пишет, «часто маленькие замки, окруженные стенами и башнями» (186, с. 219).
К.Кох в «Путешествии через Россию к Кавказскому перешейку в 1837 и 1838 гг.» отметил: «Почти во всех осетинских селениях можно увидеть четырехугольные башни высотой в 40 – 60 футов, куда в случае опасности скрываются жители. Вход внутрь находится на такой высоте, что туда можно проникнуть только с помощью приставленной лестницы» (126, с. 227). И далее: Села «расположены на возвышенностях и всегда имеют собственные четырехугольные башни, вход в которые находится обычно в нескольких локтях от поверхности» (126, с. 234). Отметил и причины разрушения башен в Кударском ущелье: «Царь (Имеретии – Р. Дз.) Соломон совершил опустошительный поход в район Кударо и разрушил все замки, которые славились раньше и были больше, чем у остальных осетин. Поэтому Часовали стоит, разрушенным и пустым…» (126, с. 241). Как бы резюмируя свои наблюдения о башенных постройках, К. Кох писал: «Для защиты кау строят одну или несколько башен, куда прячутся жители в случае опасности. Своеобразие этих башен в том, что при высоте в 40 – 60 футов они четырехугольные и их диаметр кверху – незначительно уменьшается. Этим они значительно отличаются от остальных азиатских башен, которые я видел. Вход в них находится на значительной высоте, так что внутрь можно проникнуть только с помощью лестница. Башни построены из камня, в то время как дома частично бывают и из дерева» (126, с.262).
Еще один путешественник – венгр Е. Зичи в конце XIX века отмечал у осетин: «Дом окружен стеной из камней, над которой возвышается постройка, напоминающая вал, снабженный квадратными бойницами; высота его 30 – 40 футов; это остатки той эпохи, когда внутренние и внешние враги нападали на страну; эти крепости называются галуанами» (96, с. 294).
Вышеприведенные упоминания башен и крепостных сооружений мало что дают для решения вопросов об архитектурных принципах и деталях башенного строительства в Осетии, строительной техники и истоках башенного зодчества. Впрочем, этими целями, упомянутые авторы и не задавались.
Башни неоднократно отмечаются в источниках другого рода в рапортах или донесениях воинских начальников во время карательных экспедиций царских войск при подавлении крестьянских волнений в Осетии в первой половине XIX века (8, с. 360, 363; 9, с. 151), а также в специальной военно – исторической литературе дореволюционного периода. Все они поверхностно и чисто визуально давали описание оборонительных сооружений осетин. В них больше эмоционально – художественных оценок, нежели научных, архитектурных описаний наблюдаемых объектов. Некоторых из них следует отметить.
Весьма примечательны наблюдения барона А. Гакстгаузена о быте и нравах осетин середины XIX века. Он отмечает горные поселения в Осетии, причем ему удалось побывать только в Южной Осетии. Горные поселения осетин, по его описаниям, обычно «в виде замков – высокие башни, окруженные стенами». «В средних горах малые поселения образованы из плотно прилегающих дворов, расположенных амфитеатром на высотах; все они укреплены, - или среди двора подымается высокая башня, или главное строение стоит на высоком каменном цоколе, без окон, или же все селение окружено стеною и маленькими башнями… Иногда посреди дома высится каменная башня, далеко превышающая крыши всех этажей» (47, с. 81). А. Гакстгаузен в своем сочинении приводит и мнение другого исследователя – Монпере Дюбуа – о характере оборонительных сооружений осетин: «Зажиточные окружают дом свой высокою стеною и четырьмя небольшимикараульными башнями, на которые взбираются по приставленным
лестницам» (17, с. 125).
Н.Ф. Дубровин пишет: «Каждый каменный дом имеет вид замка в два или три этажа, с высокими башнями и плоскою земляною крышею. Такой дом, обнесенный каменною оградою и имеющий высокую башню, носит название галуана» (90, с. 289).
Реальные описания галуанов не имеют ничего общего с приведенным экзотическим галуаном, что говорит о плохой осведомленности автора о жилых оборонительных сооружениях горных осетин.
Весьма интересны, но также далеки от реальности описания башенных сооружений, приводимые в Чудиновым. Живо описывая штурм осетинского поселения Кола в Чесельтском ущелье Джавского района силами русского экспедиционного корпуса, он пишет: «Вокруг нее (поселения Кола – Р.Дз.) грозно возвышалась толстая сатена, сложенная из дикого камня на извести, и только два пункта представляли кое – какой незначительный доступ к селению … Самый замок , т. е. башня, находился на западной стороне, был выстроен в два этажа также из дикого камня на извести и имел вокруг себя особую небольшую каменную ограду. Фигура его была четырехугольная, высота – до восьми сажен, а диаметр – до пяти. Наверху была деревянная надстройка вроде мезонина, с бойницами и дощатою крышею; в стенах проделаны амбразуры. Для сообщения башни с двором, имеющим несколько перегородок, служило окно, прорубленное на высоте 8 фут, в которое лазили с помощью легкой деревянной лестницы» (276, с. 42). По описанию, село Кола было якобы окружено «толстой стеной, сложенной из дикого камня на извести». Не было в Осетии ни одного поселения, окруженного такой крепостной стеной. В. Чудинова ввели в заблуждение, скорее всего, остатки более древних жилых или иных сооружений. «Замок», т. е. башня не могла быть двухэтажной, тем более, что далее высоту этой башни В. Чудинов определяет «до восьми сажен, а диаметр – до пяти». Эти размеры действительно соответствуют размерам осетинских башен, но они не менее 4 – 5 этажей. Другое дело, что рядом с башнями нередко стояли жилые башни – «гæнах». Вот как раз они в 2, редко в 3 этажа. Верно и замечание, что конфигурация башни («фигура») была четырехугольной, что фиксировалось и другими очевидцами. Совершенно верно отмечено и расположение входного проема в башню («окно, прорубленное на высоте 8 фут») на достаточно высоком уровне, а также и способ, посредством которого осуществлялась связь с внешним миром («лазании с помощью легкой деревянной лестницы»).
Таким образом, из этого пассажа видно, что в Осетии были четырехугольные башни, построенные из камня на извести. Что касается «деревянной надстройки вроде мезонина с дощатою крышею», то это, скорее всего, заблуждение автора, ибо ничего подобного никто не знает и не помнит. Жилые помещения над каменным ганахом деревянные пристройки «уат» были нередки в горах Осетии, но только не на башнях.
Известный исследователь истории, фольклора и языка осетин В.Ф. Миллер осетинские башни детально не рассматривал, правда более внимательно пригляделся к ингушским и чеченским и при этом отметил, что «осетинские башни не отличаются от чеченских и ингушских, но в Осетии… не встретил башни с пирамидальными крышами» (15, с. 62). То есть разница между ингушскими и чеченскими башнями с одной стороны, и осетинскими башнями, с другой, по его разумению, не столь и существенна: у вайнахов, встречаются башни с пирамидальным перекрытием, а осетинские башни сплошь плоскокровельные. Это разумеется, неверно. Есть, конечно, разница и в архитектурных деталях , и в декоре и пр.
В работах другого известного кавказоведа П.С. Уваровой башни упоминаются неоднократно, даже приводятся фотографии некоторых из них. Она отметила башни в сс. Лизгор, Донифарс, Махческ, Архон, Даргавс, Даллаг кау, Цымыти, Дзвгис, Лац, Нар, Слас, Закка и др. (253, сс. 107, 108, 113, 126, 140, 143, 148, 152, 165, 166, 167). Упомянуты были ею и остатки заградительных стен в Куртатинском и Кассарском ущельях (253, сс. 123, 151). Основной объект ее интересов в Осетии были могильники древнего и средневекового периода, а потому башни и прочие оборонительные сооружения остались вне пристального внимания этого пытливого исследователя древностей Осетии.
Можно было привести еще ряд авторов, которые упоминали башни Осетии, но к сказанному выше они ничего не прибавляют, зато являются иллюстрацией к положению о том, что до двадцатых годов XX века мало кто интересовался основательно оборонительными сооружениями Осетии.
Пристальное внимание исследователей эти уникальные сооружения начинают привлекать после установления советской власти. Когда развернулась широкая научная работа. Прерванная в годы Великой Отечественной войны, она была продолжена в послевоенные годы, а затем в 60 – 70 – ые гг. новыми поколениями исследователей. Причем исследователями были охвачены почти все регионы Кавказа. В результате – кавказоведение пополнилось целым рядом монографических исследований как локального, так и обобщающего характера.
Знаменательно, что первое научное описание осетинских башен принадлежит Г. А. Кокиеву. Его статья «Боевые башни и заградительные стены горной Осетии» , опубликованная в Известиях Юго – Осетинского научно – исследовательского института имела большое значение для постановки вопроса об исторической интерпретации памятников средневекового зодчества осетин. Он дал характеристику оборонительным сооружениям Осетии как исторической категории памятников, остановился на распространенности башенных сооружений Кавказа, их этнической принадлежности и пр. Почти на не кого не ссылаясь, Г. А. Кокиев на основе собственных наблюдений и сведений, подчерпнутых, надо полагать , у многочисленных информаторов – жителей различных ущелий Северной Осетии, приходит к определенным выводам и заключениям, не потерявшим своего значения и до сих пор: его данные широко цитируются во многих работах историков, археологов и этнографов, обращающихся к средневековым историческим памятникам Центрального Кавказа. Он считал, что «каменные башни не могут быть приписываемы одному какому – нибудь народу», считая их «общекавказской горной культурой», вызванной к жизни одинаковыми социально – экономическими условиями ( 120, с. 217). Имея в виду башни в Осетии, Чечено – Ингушетии, Балкарии и других регионов Северного Кавказа. Г. А. Кокиев считал возможным констатировать «Конструктивную и функциональную идентичность кавказских башен на всей территории их распространения с очень незначительной, быть может, вариацией или индивидуализацией у отдельных народов, в разных местах» (120, с. 217).
Эти выводы со временем частично подтвердились, частично подверглись пересмотру и уточнению. Вывод о единых социально – экономических условиях появления башен верен в общем, глобальном смысле. Но так как у разных народов все же своя история, свои географические условия, свои исторически сложившиеся навыки строительства, свои эстетические представления и прочие проявления национального духа, то заранее можно сказать, башни, да и любые артефакты, не могут быть идентичными. «Вапмации» могут быть не только «незначительными», но при ближайшем рассмотрении и весьма существенными. Поэтому и отличаются ингушские башни от осетинских, осетинские от сванских и т. д.
Неверным оказался и вывод о том, что «на постройку башен шел преимущественно известняк, который, если не оказывался на месте, привозился подчас с отдаленных мест» пример, когда «башни в сел. Джимара строились из материала, привозимого из окрестностей сел Хинцаг и Ламардон, отстоящих от Джимара в семиверстном расстоянии» (120, с. 219). К сожалению это положение попало в труды этнографов, которые доверились авторитету Г. А. Кокиева. В действительности башня строилась всегда из такого материала, который был распространен и доступен в данной местности - известняка, шиферного сланца. Андезита и т. д. Из известняка обычно вытесывали арки дверного проема - составные или цельные, ибо известняк более податливый при обработке материал, нежели хрупкий и легко раскалывающийся на угловатые обломки шиферный сланец и скальный плитняк. Поэтому старались доставить на место строительства башни известняковую глыбу – заготовку для последующего высечения из нее арки дверного проема. Вот тогда могли съездить и подальше, нежели «семиверстное расстояние», за нужным стройматериалом.
Благодаря Г.А. Кокиеву мы узнали образное осетинское народное изречение «Из разрушенного аула и одной башни не построишь, а из разрушенной башни можно построить целый аул». Это выражение в парадоксальной форме отразило народное представление о колоссальности материальных затрат при строительстве башен, в ней можно и усмотреть завуалированную несоизмеримость двух разнородных объектов жизнедеятельности горца - осетина.
Разумеется, Г. А. Кокиев не застал уже строительство какой – либо башни и даже ганаха. Все его сведения о подборке и заготовке стройматериала в строительном процессе несомненно были почерпнуты из устных рассказов. Здесь все интересно и, по всей вероятности, верно. Однако кое – какие детали не подтверждаются. Например, положение о том, что стены башен снизу доверху одной толщины. В действительности же стены верхних этажей тоньше. Или замечание о якобы, обязательной направленности фасадов башен на восток, ибо есть и западные и южные и промежуточные ориентации. Башни бывают обычно направлены
фасадом в солнечную сторону («хурварс»).
Все сведения о башнях и башенном строительстве, собранные Г.А. Кокиевым во время его поездок по ущельям Северной Осетии, вошли в золотой фонд осетинской этнографии. И все же для археологии всего этого мало, ибо у нее другие цели и задачи. Поэтому работы по изучению оборонительных памятников Осетии продолжались и продолжаются так что до окончательного решения вопросов пока еще далеко.
Вопросами башенной архитектуры Центрального Кавказа занимались Л. П. Семенов и И. П. Щеблыкин. И. П. Щеблыкин в небольшой, но конкретной работе о материальной культуре Ингушетии упоминает и осетинские памятники, которые по его сведениям были построены ингушами для осетинских заказчиков. Кроме того, он усматривал в башенной архитектуре ингушей «большое сходство во многих деталях с осетинскими и другими ближайшими соседями» (280, с. 12). У И. П. Щеблыкина много интересных наблюдений и выводов по строительной технике ингушей , которые могут быть приложимы и к осетинскому зодчеству. Его замечание о том, что «сторожевых башен, в полном значении этого понятия, здесь не встречается» (280, с. 3) вполне распространяется и на Осетию, где, за исключением одной – двух построек, тоже нет сторожевых башен. Ибо сторожевая башня предполагает определенный контингент гарнизона, систему оборонительных объектов и т. д. Что вряд – ли могло быть в неразвитом феодальном обществе, с прочными патриархально – родовыми устоями. У И. П. Щеблыкина имеется запись легенды о том, что мастер – строитель башни, не надеясь на благополучный исход событий после постройки башни в Чечне, заранее уговорился со своими родичами о том, что если он пришлет кого - нибудь за « подъемным механизмом», то это будет означать, что заказчик удерживает его насильственно. Родичи заманивают гонцов заказчика в башню, запирают их и только после возвращения мастера – строителя отпускают (280, с. 19). Абсолютно такая же легенда была записана нами в с. Сба Южной Осетии. Причем, заказчик бал именно в этом селе, а мастер – строитель был из Северной Осетии. Распространенность легенды очевидна. Впрочем, это явление служит некоей иллюстрацией нравов той эпохи и уж, во всяком случае, может говорить о непредсказуемой судьбе отходников, в данном сюжете – строителей.
Интересно сопоставление возможностей строить башни у ингушей и осетин. И. П. Щеблыкин отмечает, что башню мог построить всякий ингуш, в то время как Осетии этим правом обладало несколько известных фамилий со своими ближайшими родственниками» (280, с. 21). Здесь следует сказать, что в разных обществах Осетии были разные порядки и правила и строгое регламентирование скорее всего было присуще регионам с сильной феодальной властью. Там же, где эта власть отсутствовала, или не развилась, - башню мог строить всякий имеющий на это средства. Отсюда, как мы уже отмечали, разностепенная насыщенность башенными постройками различных уголков горной Осетии. Вслед за И. П. Щеблыкиным большинство исследователей башенной архитектуры Центрального Кавказа связывает строительство башен с эпохой проникновения сюда огнестрельного оружия (280, с. 12).
Л. П. Семенов отметил строительство башен на стратегически удобных местах (226, с. 95), наличие эстетического подхода у осетин к сооружению башен, прочность башен, проявившихся во время осады и обстрела их пушками в 1830 г. (226, с 98, 99). Он также считал, что «осетинские башни имеют сходство с грузинскими, но не в полной мере. Сходство это более всего заметно в отношении боевых башен с квадратным основанием и машикулями, это тот распространенный тип башен, который наблюдается во многих селениях, расположенных у Военно – Грузинской дороги (селения Казбек, Паншети, Сиони и др.) (226, с. 100). В целом же архитектурно – археологические древности Осетии Л. П. Семенов считал зависимыми от строительной техники и строительного искусства соседней Грузии, что, конечно исключало самобытность осетинского строительного искусства.
Исследования и наблюдения Г. А. Кокиева, И. П. Щеблыкина и Л. П. Семенова были начальным этапом осмысления огромного количества фактов и не вполне свободны от поверхностных выводов, вернее, осмысления фактов и явлений, находящихся на поверхности сложного явления, тем более, что исследования в аналогичной области Грузии велись широко, имели свою теоретическую базу и потому повлияли на исследователей, приступивших к изучению подобных объектов в соседней Осетии.
В обстоятельной работе Б. А. Калоева «Осетины» уделяется внимание и оборонительным сооружениям. По Б. А. Калоеву, башни отмечаются почти во всех поселениях осетин, а галуаны – являются собственностью больших семейных общин или осетинских феодалов (107, с. 132). Строительство башен он относит к периоду после татар – монгольского периода до XVIII века, что по его мнению, было вызвано усилением межплеменной и межродовой борьбы (107, с. 147). Кроме того, «ганах, как и другие оборонительные сооружения (замки, башни) осетин, относится к аланской эпохе», что, вроде бы, засвидетельствовано археологическими памятниками из аланских городищ, обнаруженными в верховьях Кубани, в Осетии, Кабардино – Балкарии (107, с. 147).
Конечно, идея строительства башен уходит в глубокую древность и в этом смысле традиция строительства оборонительных сооружений у осетин действительно восходит к раннему средневековью - аланской эпохе и, может быть, даже к более раннему времени, но кавказская осетинская башня с характерными чертами – продукт средневековья, да и бум строительства приходится на позднее средневековье, а то и на XVII - XVIII вв.
В исследованиях другого осетинского этнографа А. Х. Магометова наряду с другими формами проявления народного духа и творчества особое внимание уделяется оборонительным сооружениям осетин. По А. Магометову, башни у осетин – боевые и сторожевые. «Первые из них сооружали знатные, сильные роды, вторые - сельские общины или группы сел» (147, с. 248). Говоря о причинах появления башен, он утверждает, что «многие башни в горах Северной Осетии возникли не только как средство защиты от вторжений внешнего врага, но и в результате тщеславия, соревнования и борьбы между знатными родами, а также для защиты от кровной мести» (147, с. 248). А. Магометов не видит разницы между раннесредневековыми крепостными спорожениями алан и позднесредневековыми осетинскими башнями и считает, что «башни, как и другие крепостные сооружения, стали появляться на современной территории Северной Осетии с самого начала поселения здесь осетин» (147, с. 249).
Не обходит А. Магометов и вопросы технологии строительства, уровня мастерства и пр. Говоря о мастерстве строителей и их этнической принадлежности, А. Магометов пишет: «В Джераховском ущелье, среди ингушей, жило также немало осетин, которые являлись большими мастерами по кладке башен. Их приглашали в разные ущелья Осетии, в частности в Алагирское ущелье» (147, с. 251).
Любопытны, но к сожалению, не документированы некоторые замечания А. Магометова по непосредственно строительным приемам. Так, вроде известь растворяли не водой, а сывороткой (с. 252), или то, что некоторым фамилиям или семьям башни разрешалось возводить только до половины, т.е. определенной высоты и даже были, утверждает он, случаи, когда выстроенную выше установленного уровня разрешением «снизили» до оговоренного уровня. Он же, кажется впервые, отмечает, что родовые башни нередко превращались в святилище «гæнахы дзуар» (147, с. 253).
2
Работа А.Х. Магометова теряет из – за того, что в ней нет югоосетинского материала. Кроме того, сказалось и отсутствие значительного собственного полевого материала.
Специальную работу посвятил осетинскому народному жилищу этнограф Л. А. Чибиров. В ней особый параграф отведен башенным сооружениям. Проанализировав различные источники, он счел нужным заключить, что «большого развития архитектурное искусство предков осетин, строителей башен, замков, склепов, храмов достигло в XIV - XVIII вв. (272, с. 85). По Л. А. Чибирову, башни строили первопоселенцы в той или иной местности, сперва жилую, а потом – «оборонительную башню». Причем «подобный процесс был характерен для всех горцев Кавказа» (272, с. 87). Это замечание не совсем верно, ибо не все осетины в средневековье были переселенцами. Надо полагать, что это относится в основном к южным осетинам. Данные, приводимые Л. А. Чибировым в его книге, взяты из литературы, частично относящейся к башенной архитектуре других народов Кавказа. Вместе с тем автор использовал и собственный полевой материал, собранный как в Южной, так и в Северной Осетии. Здесь и технология подготовки строительного материала, и наличие особых архитектурных деталей, и способы возведения укрепленного сооружения, и зависимость строительства башен от социальных и экономических условий.
Л.А. Чибиров отмечает, что интенсивное строительство башен в Южной Осетии приходится на XIV – XVI вв. (272, с. 92). Он же приводит интересные сведения о превращении башни в объект поклонения – «дзуар мæсыг», и называет такие башни – святилища в сс. Згубир, Ерман (Южная Осетия) и Лисри (Северная Осетия).
Говоря о том, что большинство башенных сооружений в предгорьях Южной Осетии (ущелья рр. Ксани, Малой Лиахвы) принадлежали грузинам, которые, якобы жили здесь до прихода осетин, Л.А. Чибиров повторяет бытовавшую тогда в литературе ошибочную версию о позднем появлении осетин в Закавказье.
В предгорьях Южной Осетии есть оборонительные сооружения, но не башни, а крепости и они в самом деле принадлежали грузинским феодалам. Ставить их на один уровень с осетинскими башнями нельзя. Они несоизмеримы не только в архитектурном плане, но и в социальном. Да и назначение их было совершенно иным. Л. А. Чибиров, со свойственной этнографам увеличенностью определенными сторонами народного творчества, не совсем строго относится к вопросам хронологии или, вернее, к датировке башен. Для него и аланские крепости, и крепость «Зылды мæсыг», и строения «Царциаты калак», и Корнисские башни, и осетинские горские башни и ганахи – все это единая и непрерывная линия развития башенного зодчества. При ближайшем рассмотрении единая картина разрушается в результате вполне доступного анализа. Во – первых, это различная планировка объектов, во – вторых, совершенно разные постройки по цели. А Корнисские башни вообще феодальные постройки, которые никак не могут быть осетинскими ибо в противном случае мы должны назвать и феодалов – осетин в Корниси. И все же Л. А. Чибиров в заключении параграфа вполне справедливо отмечает «оборонительные сооружения осетин, наряду с чеченскими, ингушскими, тушинскими, хевсурскими и др., составляя локальные варианты, входят в точно очерчиваемый круг распространения общекавказских элементов культуры и составляют один из важнейших инградиентов башенной архитектуры горного Кавказа» (272, с 93).
Исследователи башен Кавказа не могут обойти и труды Института истории, орхеологии и этнографии АН Грузинской ССР. В нескольких выпусках Кавказского этнографического сборника, среди прочих этнографических тем рассмотрены, и вопросы оборонительных сооружений ряда народов Кавказа, в том числе и осетин. Автор исследования о формах жилища и структуры поселений горной Осетии А.И. Робакидзе не выделяет оборонительные сооружения, рассматривая их под углом зрения пригодности или использования под жилье. Автор преследовал цель доказать единство горцев Кавказа, проявившееся в планировке поселения, устройстве жилья, возведении оборонительных сооружений, в технологических приемах заготовки строительного материала, навыках строительства и т. д., хотя и делаются попытки выполнения из общей строительно – архитектурной культуры самостоятельных этнических регионов с присущей им спецификой. Т.е. осетинское зодчество, по представлениям А.И. Робакидзе, не более чем вариант общекавкаской культуры, «Особенности жилых, оборонительных и культовых сооружений горной Осетии дают возможность выделить их в самостоятельную группу и поставить рядом с вайнахской (чечено – ингушской), грузинской (горной) и дагестанской группами, различия между которыми однако не выходят за рамки определенного типологического единства и носят характер локальных вариантов общекавказской башенной культуры» (216, с. 190). Единство кавказской башенной архитектуры, по мнению А.И. Робакидзе, - это следствие генетического родства и сходных путей культурно – исторического развития горцев Кавказа, а выраженный оборонительный характер жилища осетин связан с феодализирующейся верхушкой и говорит о наличии в прошлом в общественном быту горных осетин военно – демократического уклада (216, с 191).
Историко – социологическая характеристика башенной архитектуры Осетии все же слабо аргументирована историко – архитектурными данными и не дает полной характеристики башенной культуры Осетии, тем более, что ее априори считают разновидностью кавказских башен. Согласиться со всем этим можно только отчасти.
Выдающийся исследователь древностей Северного Кавказа Е.И. Крупнов не оставил без внимания и средневековую культуру. В посмертно опубликованной работе «Средневековая Ингушетия» он коснулся и вопросов башенного зодчества. Жилую башню у ингушей – «гала» он считал наиболее древним архитектурным памятником, более примитивным по сравнению с боевой башней и первоначально имевшим и оборонной значение (130, с. 63). По его мнению жилые башни были распространены не только на Северном Кавказе, но и в Закавказье. Кроме того, он пролагал: «вероятно, что их происхождение нужно вести с очень древних времен, со времени бытования на Центральном Кавказе Кобанской культуры». Однако, это предположение до сих пор еще не доказано, ибо не исследовано еще ни одного горно – кобанского, ни одного горно – аланского поселения. Надо полагать, что не исследованность и неизвестность (пока!) подобных памятников связана с непрерывающейся традицией использования древних мест обитания в горах, как наиболее удобных и безопасных, для последующих поколений, вплоть до нового времени.
То, что горцы «сперва строили жилые, а позднее – боевые башни», писал Е.И. Крупнов, говорят и в Ингушетии, и Чечне, и Осетии и в других местах Кавказа. Ибо первопоселенец сперва строил жилую башню (28, с. 170).
Будучи археологом, Е.И. Крупнов специально останавливается на датировке башенных сооружений. Так, жилые башни, дошедшие до нашего времени, он считал построенными в XII – XIV вв. (130, с. 71). Принимая датировку Г.А. Кокиевым осетинских башен XIV веком, т.е. временем, когда обострились отношения между осетинами и кабардинцами, Е.И. Крупнов, приводит и собственный аргумент в пользу этой датировки: это совпадает с датой кабардинских курганов – XIV – XV вв. Он считал, что «осетинский тип боевых башен без пирамидальных перекрытий, как у ингушей, более архаичен». А если пирамидальные башни датируются XVI – XVII вв., то плоскокрышие, в том числе и осетинские, безусловно, более ранние (130, с. 77).
Особенностям осетинской и вайнахской Башенной архи-тектуры посвящена небольшая, но емкая статья В.И. Марковина (154). В сжатой форме рассмотрены история изучения башенных построек Осетии, типология башенных сооружений, технология кладки и возведения оборонительных объектов. Более подробно В.И. Марковин останавливается на специфических архитектурных деталях башен – дверных проемах, бойницах, машикулях. Не обошел он и эстетический момент – декор башен. Что касается датировки башенных сооружений, то В.И. Марковин твердо стоит на чисто археологических методах исследования и определения времени строительства оборонительных, да и прочих объектов. В целом работа в основном ставит и намечает цели и задачи в исследовании осетинской башенной архитектуры. Не лишена работа и недостатков. Так, В.И. Марковин описываемые в статье С.В. Безсонова грузинские крепостные башенные сооружения, считает осетинскими и приходит поэтому к неверным выводам (154, с. 232). Здесь же и ничем не подтверждаемое положение о том, что осетины в Закавказье появляются в XVII – XVIII вв. (154, с. 228). Так как перекрытия осетинских башен нигде не сохранились, то говорить о том, что «кровля башен была плоской и состояла из балок, покрытых утрамбованной глиной и перекрытых сланцевыми плитами» (154, с. 227) – это, представляется, не совсем верным. Надо полагать, что перекрытия как башен, так и ганахов было идентичным. А при перекрытии ганахов балки настила перекрывались жердями, жерди хворостом, а уж потом засыпались глиной и утрамбовывались. Шиферным сланцем покрывалось не все перекрытие, а только края. Я неоднократно наблюдал это как на юге, так и на севере Осетии. Так же неверно и утверждение В.И. Морковина о том, что башни в Осетии почти всегда снабжены машикулями (154, с. 232). На самом деле башен без машикулей ничуть не меньше, чем с машикулями. В.И. Марковин несколько раз говорит о том, что Р.Г. Джатиев использовал рисунки И.П. Щеблыкина, выдав их за свои. Это заблуждение В.И. Марковина легко опровергается тем, что И.П. Щеблыкин не был в Южной Осетии и дверных проемов башен в Дзомаг, Челиат, Ерман и пр. местах рисовать никак не мог (154, с. 228, 229, рис. 6, 9). В целом статья носит обзорно – рекомендовательный характер и указание на серьезное и внимательное отношение к архитектурным «мелочам» или деталям, как к проявлениям особенностей той или иной региональной архитектуры, изучение и исследование их – действительно верное и нужное направление. Он же отверг почти все предлагаемые датировки башенных сооружений, как не выдержавшие серьезной критики, ибо датировка, по его мнению, должна опираться исключительно на результаты археологических раскопок. (154, с. 236).
Истоки, варианты, приемы и в целом искусство башенного строительства нашли отражение в книге М.И. Джандиери и Г.И. Лежава – «Народная башенная архитектура». В ней много любопытных, интересных и верных наблюдений вообще о башнях и, в частности, о кавказских башнях. Работе в основном методологического характера, но в ней рассмотрены и конкретные памятники. Однако почему – то авторы пользуются только термином Северная Осетия, когда имеют в виду вообще осетинские башни. Кроме того они, по непонятной причине, обходят молчанием Южную Осетию, а вдобавок югоосетинские башни и вообще оборонительные сооружения Южной Осетии относят к грузинским, считая таковыми также и башни Кудыкома (истоки Арагвы), Трусовские и вообще по верхнему течению р. Терек. Впрочем, грузинскими считают указанные авторы и памятники оборонительного характера Абхазии (68, с. 56). Конечно, между башенными постройками Осетии и горной Грузии есть много общего, но и есть различия. Эти различия авторы книги обходят и считают все башенное наследие принадлежащим культуре одного этноса – грузинского. Но это даже априори неверно. Мало того, на карте – схеме и в классификационной таблице типов укрепленных жилищ (68, с. 8 – 9) для осетинских боевых башен – «мæсыг», жилых башен «гæнах», оборонительных комплексов – «галуан» при всей их самобытности и многочисленности в указанной книге не нашлось места. Из – за такой тенденциозности складывается весьма парадоксальная ситуация. Как известно северо – осетинские башни от юго – осетинских ничем в сущности не отличаются. Это вообще осетинские башни, ибо у них идентичная планировка, конфигурация, устройство межэтажных перекрытий, входных проемов, необязательное наличие навесных бойниц – машикулей, одна и та же технология обжига извести, заготовки стройматериала, возведения стен и т. д. и т. п., но так как М.И. Джандиери и Г.И. Лежава считают юго – осетинские башни, а вместе с ними кудские и трусовские, грузинскими, то надо полагать, и все грузинские башни Мтиулетии, Хевсуретии, Пшавии и Тушетии, не говоря уже о башнях Хеви (ущелье р. Терек) идентичны осетинским и все дело вроде бы в том, как и кто их первыми причислит то ли к грузинским, то ли к осетинским памятникам.
Искусственное расширение территории бытования грузинских башен повлекла за собой и завышенность числа башен: «в Грузии… в конце XIX в… около 400 башен» (68, с. 3). В реальности же картина несколько иная: наиболее «башенная» страна на Кавказе это, конечно, Осетия. Зафиксированно 45 башен на юге, в Трусвоском ущелье 28 и в Северной Осетии – 261 башня, т.е. всего 334. А всего оборонительных сооружений, включающих башни, жилые башни «гæнах», замковые комплексы – «галуан», заградительные стены и крепости, на территории, занятой осетинами – 459. И это зафиксированные. А ведь в XIX веке или в XVIII веке, до массовых разрушений в результате карательных экспедиций, особенно в 1810, 1830, 1850 - х гг. их было значительно больше.
В целом М.И. Джандиери и Г.И. Лежава создали ценный труд, обобщив колоссальный опыт исследования оборонительных сооружений как таковых, а выводы о генезисе, распространении и исчезновении (или угасании) этой категории народной архитектуры правильны и вполне приложимы к башенной архитектуре Осетии.
В исследовании истории жилища народов Северного Кавказа В.П. Кобычев специально не останавливается на оборонительных сооружениях, ибо ограничился XIX – XX вв., т.е. периодом, когда не только перестали строить башни, но и по сути перестали или пользоваться в целях обороны, особенно во второй половине XIX в.
|